«очень смутно припоминаю свои занятия литературой в тот период. Не думаю, что даже тогда я воспринимала себя как писателя bonа fide. Кое-что я писала, да — книжки, рассказы. Их печатали, и я стала привыкать к тому, что могу рассчитывать на это как на надежный источник дохода. Но когда я заполняла анкету и добиралась до графы «род занятий», мне и в голову не приходило написать что бы то ни было, кроме освященного веками: «Замужняя дама». Я была замужней дамой, таков был мой статус и род занятий. Попутно я писала книжки, но никогда не относилась к своему писательству как к чему-то, что торжественно величают «делом жизни» — было бы смешно.
Моя свекровь не могла этого понять. «Вы так чудесно пишете, Агата, дорогая, и именно поэтому вам следовало бы написать что-нибудь… ну… более серьезное». Она имела в виду: нечто «стоящее». Мне было трудно ей объяснить, да я особенно и не старалась, что пишу для собственного удовольствия.
Мне хотелось стать хорошим писателем в детективном жанре, и к тому времени я весьма тщеславно считала себя таковым. Некоторыми своими книгами я была довольна и они мне даже нравились. Разумеется, не без оговорок — полное удовлетворение, полагаю, вообще недостижимо. Никогда произведение не получается точно таким, каким «каким задумано, как вы представляете его себе, предварительно набрасывая первую главу или прокручивая сюжет в голове.
Моей дорогой свекрови, догадываюсь, хотелось, чтобы я написала биографию какой-нибудь всемирной знаменитости. Едва ли можно найти что-нибудь, менее подходящее для меня. Но я старалась спрятаться за маской скромности, повторяя иногда (хоть на самом деле так и не думала): «Да, конечно, но ведь я не настоящий писатель». Розалинда в этих случаях обычно поправляла меня: «Нет, мама, ты — писатель. Теперь ты уже определенно писатель».
«В одном конкретном смысле женитьба на мне обернулась для Макса наказанием. Как вскоре выяснилось, он никогда не читал романов. Кэтрин Вули заставляла его прочесть «Убийство Роджера Экройда», но ему удалось отвертеться. Кто-то в его присутствии сказал, чем кончается книга, после чего у него появились все основания заявить: «Какой смысл читать роман, если знаешь, чем он кончится?» Однако теперь, в качестве моего мужа, он стоически выполнял эту обязанность.
К тому времени я уже написала книг десять, и он мало-помалу начал «выплачивать долги». Поскольку легким чтением Макс считал профессионально написанные труды по археологии и древней культуре, было забавно наблюдать, с каким трудом давалось ему истинно легкое чтение. Тем не менее он был прилежен, и я могу с гордостью сказать, что в конце концов эта добровольно возложенная им на себя повинность ему даже понравилась.
Любопытно, что я плохо помню, как писала книги сразу после замужества. Наверное, я так наслаждалась жизнью, что работала лишь урывками, между делом. У меня никогда не было собственной комнаты, предназначенной специально для писания. Впоследствии это создало массу неудобств, поскольку любой интервьюер всегда первым делом желал сфотографировать меня за работой. «Покажите, где вы пишете свои книги».
— О, везде!
— Но у вас наверняка есть постоянное место, где вы работаете.
У меня его не было. Мне нужен был лишь устойчивый стол и пишущая машинка. Я привыкла уже к тому времени писать сразу на машинке, хотя начальные и некоторые другие главы по-прежнему сперва записывала от руки, а потом перепечатывала. Очень удобно было писать на мраморном умывальном столике в спальне или на обеденном столе в перерывах между едой.
Домашние обычно замечали приближение у меня периода писательской активности: «Глядите, миссус снова села на яйца». Карло и Мэри «всегда называли меня в шутку «миссус» и говорили словно бы от имени пса, Питера, да и Розалинда гораздо чаще звала меня так, а не мамой. Во всяком случае, они всегда знали, когда я была «на сносях», смотрели на меня с ожиданием и убеждали закрыться где-нибудь в дальней комнате и заняться делом.
Многие друзья удивлялись: «Когда ты пишешь свои книги? Я никогда не видел тебя за письменным столом и даже не видел, чтобы ты собиралась писать». Должно быть, я вела себя, как раздобывшая кость собака, которая исчезает куда-то на полчаса, а потом возвращается с перепачканным землей носом. Я делала приблизительно то же самое. Мне бывало немного неловко «идти писать». Но если удавалось уединиться, закрыть дверь и сделать так, чтобы никто не мешал, тогда я забывала обо всем на свете и неслась вперед на всех парусах.»

- А что можно сделать из детей? Ну в смысле - наверно воспитать воинов, слуг, работников?
- Да нет. Зачем всё это, если есть Кростон или Беркси Ди. Там такие роботы сейчас !! Да и взрослые делают это лучше. Они знают что такое страх и боль, но главное - блаженство и алчность. Жадность - главная слабость этих мерзких тварей, а вот дети - не подвластны ей, видимо иммунитет или Защита Андуро. Но из детей можно много другого полезного сделать. Например "Криндер" - это такой эстракт, эликсир, как сказали бы в старину, а по современному - эндо-вытяжка, мультиполимер, в составе аденина, цитозина, гуанина, урацила и целой кучи других полезностей. Здорово продлевает местный жизненный цикл, особенно в условиях постоянной космоблокады и этого мерзкого излучения. Или органы, которые мы продаём местным хорькам и их царькам. Или тела, которые иногда запекают с местными травами, очень вкусно, кстати и питательно и полезно. Или эластичная кожа под нумены.
Тут лысый вытянул вперёд свои ноги, показывая свою обувь и продолжил, поцеживая из высокого стакана ярко- розовую и дурно пахнущую жидкость:
- Но главное, конечно же, - это то что внутри, тут. - Лысый ткнул себя пальцем где-то у основания горла, чуть ниже:
- Главное - это их душа. Это самый ценный товар в этом секторе Галактики, да и вообще, за её пределами. Знаешь почему они носят все эти побрякушки как раз на этом месте? Ну я про кресты и прочую лабуду? Потому, что именно тогда это становится антенной и у них есть прямая связь с Андуро, каналами, Великим Начертанием и даже Туманностью Эмни. Но они даже не догадываются, что у них в груди и зачем. Они прутся в эти убогие домишки, чтобы смотреть, читать или мечтать о том, что у них и так в груди, вложено с рождения.
- Вы их убиваете? - Брезгливо спросил Мерко и добавил: - Детей?
Лысый долго молчал, потом отхлебнул очередной раз из бокала, поставил его на изящный столик, напоминающий огромный кристалл пирита и негромко пропел, скрипучим голосом, подражая, по-видимому, Арктуру:
- Нет смерти в том смысле, в котором говорят о ней, они. Опсис не убить, это не материя. А материя - она не умирает. Она конвертируется.
Мы их конвертируем. Да. Детей. И иногда взрослых. Конвертируем....
https://artemdragunov.livejournal.com/5839532.html#comments