Ванда Виннипег
Кожа – внутри «роллс-ройса». Кожа – шофер и его перчатки. Из кожи – чемоданы и сумки, распирающие багажник. Из кожи – высунувшаяся из-за портьеры плетеная сандалия, возвещающая видение стройной ноги. Из кожи – ярко-красный костюм Ванды Виннипег.
Персонал почтительно склонил головы.
Ванда Виннипег пересекла порог, не бросив ни единого взгляда по сторонам, не удостоверившись, несут ли следом вещи. Могло ли быть иначе?
Служащие трепетали за стойкой отеля. Не в состоянии пронизать благоговением задымленные стекла очков Ванды, они принялись расточать формулы гостеприимства:
– Добро пожаловать, мадам Виннипег. Для нас большая честь приветствовать вас в отеле «Ройяль Эмерод». Мы сделаем все, чтобы ваше пребывание здесь было как можно более приятным.
Она приняла эти знаки высокого почтения как неизбежную мелочь положенной сдачи, не удостоив ответом. Служащие продолжили беседу, будто она принимала в ней участие:
– Салон красоты открыт с семи утра до двадцати одного часа, так же как зоны фитнеса и бассейна.
Она поморщилась. В панике менеджер поспешил предупредить могущую возникнуть проблему:
– Если вы настаиваете, мы, естественно, можем изменить расписание, подстроив его под ваши требования.
Прибывший в спешке директор, не отдышавшись, скользнул из-за ее спины и провизжал:
– Мадам Виннипег, какая огромная честь для нас, что вы остановились в отеле «Ройяль Эмерод»! Мы сделаем все, чтобы ваше пребывание здесь было как можно более приятным.
Поскольку он использовал то же клише, что и его подчиненные, у Ванды Виннипег появилась насмешливая улыбка, говорившая служащим: «А ваш патрон не слишком искусен, разве так мудрено было выразиться изящнее, чем вы?» – затем она снизошла до того, что протянула руку для поцелуя. Директор, не уловивший ее иронии, ничего не заподозрил, когда она соблаговолила ответить ему:
– Я в самом деле надеюсь, что не буду разочарована: принцесса Матильда так нахваливала мне ваше заведение.
Рефлекторно щелкнув каблуками – промежуточное движение между военным приветствием и движением танцора танго, благодарящего партнершу, директор парировал удар: он вдруг осознал, что в лице Ванды Виннипег он не только принимает одно из крупнейших в мире состояний, но и женщину, чье имя включено в Готский альманах.[3]
– Вы, естественно, знаете Лоренцо Канали?
Представляя своего любовника, она сделала жест в его сторону: красивый мужчина с длинными, будто навощенными темными волосами наклонил голову, даря полуулыбку, он в совершенстве играл роль принца-консорта, который вместе с осознанием своего высокого ранга впитал необходимость проявлять большую любезность, чем королева.
Затем Ванда удалилась в свои апартаменты, прекрасно зная, что ей вслед несется шепоток:
– Мне казалось, что она выше… Какая прелестная женщина! Правда ведь, она выглядит еще моложе, чем на снимках?
Едва войдя в апартаменты, она тут же ощутила, что здесь ей будет хорошо; между тем она со скептической гримасой выслушала директора, нахваливавшего достоинства номера. Несмотря на простор, на две отделанных мрамором ванные комнаты, изобилие расставленных повсюду букетов, качественные телевизоры, ценную мебель, отделанную маркетри, Ванда осталась верна избранной линии, ограничившись замечанием, что неплохо бы иметь на террасе столик с телефоном, на случай, если она оттуда вдруг захочет связаться с одним из своих агентов.
– Разумеется, мадам, вы правы, мадам, сию же минуту мы вам его установим.
Она удержалась от уточнения, что никогда им не воспользуется, ей достаточно и мобильника, так как намеревалась упорно изводить его, чтобы он служил как следует. Директор «Ройяль Эмерод» закрыл дверь с почтительным поклоном, посулив знатной постоялице златые горы.
Оставшись наконец одна, Ванда Виннипег вытянулась на диване, предоставив Лоренцо и горничной развешивать одежду по шкафам. Ей было известно, какое впечатление она производит, и она неизменно наслаждалась этим.
Ее уважали, поскольку она умела настоять на своем; поскольку она открывала рот лишь затем, чтобы высказать какое-либо неприятное замечание, ее боялись. Переполох, сопровождавший любое ее появление, основывался не только на ее богатстве, или известности, или безупречной внешности, но и на некой витавшей вокруг нее легенде.
Как же в результате ей удалось достичь всего этого? В соответствии с ее собственным заявлением все сводилось к двум принципам: суметь выйти замуж и суметь развестись.
С каждым новым замужеством Ванда все выше поднималась по общественной лестнице. Последний брак – пятнадцать лет назад – сделал ее нынешней Вандой Виннипег. Связавшись с миллиардером Дональдом Виннипегом, она сделалась знаменитой, снимки их свадьбы опубликовали газеты всего мира. Впоследствии фотографиями Ванды заполнились обложки глянцевых журналов, это произошло после развода, одного из наиболее скандальных и медиатизированных, развода, превратившего ее в одну из самых золотых женщин планеты.
С тех пор как жизнь рантье дала ей средства для воплощения любых желаний, Ванда Виннипег довольствовалась тем, что нанимала весьма квалифицированных людей для ведения всех дел; если те не справлялись, она избавлялась от них без сожаления.
Вошедший Лоренцо любовно проворковал теплым голосом:
– Ванда, какова наша послеобеденная программа?
– Сначала можно окунуться в бассейн, потом отдохнуть в спальне. Что скажешь?
Лоренцо немедленно перевел на свой язык оба приказания Ванды: вначале он любуется тем, как она проплывает свои два километра, а затем занимается с ней любовью.
– Отлично, Ванда, мне очень нравится эта перспектива.
Ванда Виннипег адресовала ему благожелательную улыбку: разумеется, у Лоренцо не было иного выбора, кроме как согласиться, но было весьма галантно с его стороны с удовольствием разыграть покорность.
На пороге ванной неуловимое движение Лоренцо заставило ее восхититься его великолепным ростом, изгибом спины. Она с наслаждением представила себе, как вскоре стиснет ягодицы этого самца.
Вот от чего я млею, поди знай почему!
Во внутренних монологах Ванда предпочитала изъясняться простыми фразами с вкраплениями простонародных оборотов, выдававших ее происхождение. К счастью для Ванды, кроме нее, их никто не мог слышать.
Лоренцо вернулся в льняной рубашке и облегающих плавках, готовый сопровождать ее в бассейн. Никогда еще у Ванды не было подобного спутника: он сосредоточивал свое внимание исключительно на ней, не заигрывал с ее подругами, ел то же, что она, вставал в те же часы, причем сохранял при этом прекрасное расположение духа. Неважно, нравилось ему все это или нет, он исполнял свою роль.
Если подвести итог: он был безупречен. Что означало, что и Ванда ничуть не хуже.
Так что она думала не о его внешности, а о его поведении: Лоренцо вел себя как профессиональный жиголо, а уж с жиголо Ванда умела обращаться. Еще несколько лет назад, столкнувшись с безупречной галантностью и вниманием Лоренцо, она заподозрила, что здесь отсвечивает голубизной. Однако сегодня почти не придавала значения тому, интересуют ли Лоренцо мужчины; если он отлично трахается, причем тогда, когда у нее возникает желание заняться любовью, то этого вполне достаточно. Чего же еще желать! И если он, как многие другие, скрывается в туалете, чтобы вкатить себе дозу препарата, позволяющего ему всегда быть к ее услугам, то что ей за дело до этого?…
Мы, женщины, умеем недурно притворяться… Так отчего бы нам не позволить им, в свою очередь, прибегать к мелким ухищрениям?
Ванда Виннипег достигла того счастливого момента своих жизненных упований, когда наконец ее цинизм превратился в своеобразную мудрость: освободившись от сковывающих ее моральных ограничений, она наслаждалась жизнью, воспринимая ее такой, какова она есть, и мужчин такими, как есть, без раздражения.
Взглянув в ежедневник, она проверила безупречно организованный ход своих каникул. Поскольку Ванда ненавидела скуку, она стремилась предусмотреть все: благотворительные вечера, посещение роскошных вилл, где отдыхали друзья из jet set,[4] массаж, открытие модных ресторанов, бутиков, костюмированные балы; здесь не было места импровизации; часы, отведенные шопингу или сиесте, были строго размечены. Весь ее персонал, включая и Лоренцо, имел копию ее расписания и должен был оказывать сопротивление светским прожигателям жизни, пытавшимся с их помощью заручиться присутствием мадам Виннипег на каком-либо обеде или вечеринке.
Успокоенная, она закрыла глаза. Однако в этот момент ее настиг запах мимозы. Она встревожилась, выпрямилась и беспокойно огляделась. Ложная тревога. Она стала жертвой собственного парфюма. Этот аромат напомнил ей, что часть детства она провела в этих местах, в то время она прозябала в бедности и звали ее отнюдь не Ванда. Никто не знал об этом и не узнает. Она совершенно преобразила собственную биографию, заставив всех поверить, что она родилась в России, где-то под Одессой. Акцент, расцвечивавший ее речь на пяти языках – так явственно подчеркивавший роковой тембр ее голоса, – способствовал упрочению этого мифа.
Вставая, она тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Прощайте, всплывающие островки прошлого! Ванда контролировала все: свое тело, окружение, деловую и сексуальную жизнь, свое прошлое. Здесь ей предстоит провести восхитительные каникулы. К тому же она заплатила за это.

Неделя протекала просто волшебно.
Они порхали с «изысканных обедов» на «восхитительные ужины», не пренебрегая «божественными вечерами». Течение бесед в этой череде дней не предвещало ничего непредвиденного, поэтому Ванда с Лоренцо довольно быстро включились в обсуждение, как если бы провели лето на Лазурном берегу: преимущества привилегированного диско-клуба, возвращение трусиков-стрингов («Забавная идея, но, не правда ли, когда можешь себе это позволить…»), «удивительная игра», когда нужно с помощью мимики изобразить название фильма («Если бы вы видели, как Ник старался, чтобы мы угадали „Унесенных ветром"!»), автомобили, работающие на электричестве («Дорогая, для прогулок на пляж это просто идеально»), разорение Аристотеля Парапулоса и, прежде всего, катастрофа, случившаяся с личным самолетом «этих бедных Свитенсонов» («Самолет с одним мотором, нет, дорогая, как можно брать такой самолет, когда есть средства, чтобы заказать специальный рейс?!»).
В последний день вылазка на яхту Фаринелли («Ну да, он король итальянского сандала, хитрец с двойной моралью, он ни с кем не считается, кроме себя») увлекла Ванду и Лоренцо в мирные воды Средиземного моря.
Женщины быстро сообразили, в чем основное преимущество такой поездки: забраться на капитанский мостик, чтобы затем продемонстрировать – каков бы ни был их возраст – совершенную пластику тела, твердую грудь, тонкую талию и ноги без малейших признаков целлюлита. Ванда проделала это упражнение с той отлично отработанной естественностью, которую мастерски умела подавать. Лоренцо – решительно, образец! – окинул ее теплым влюбленным взглядом. Разве не забавно? Ванда стяжала несколько комплиментов, что привело ее в доброе расположение духа, и в этом состоянии, подкрепленном розовым провансальским вином, она вместе с развеселой группой миллиардеров высадилась на пляже Сален, где располагался ресторан «Зодиак».
Столик для них был накрыт в тени под соломенным тентом.
– Мадам и месье, не желаете ли взглянуть на мои картины? Моя мастерская находится в конце пляжа, если хотите, я готов сопроводить вас туда.
Естественно, никто и ухом не повел при звуках этого униженно молящего голоса. Просьба исходила от старика, державшегося на почтительном расстоянии. Все продолжали смеяться, громко болтать, будто его вообще не существовало. Ему самому показалось, что фразы его унеслись в пустоту, но он все же вновь завел шарманку:
– Мадам и месье, не желаете ли взглянуть на мои картины? Моя мастерская находится в конце пляжа, если хотите, я готов сопроводить вас туда.
На сей раз воцарилось недовольное молчание, означавшее, что занудливый приставала замечен. Гвидо Фаринелли бросил недовольный взгляд на хозяина ресторана, который, быстро вняв беззвучному внушению, приблизился к старику, ухватил его за руку и, ворча на него, выпроводил.
Беседа потекла свом чередом. Никто не заметил внезапной бледности Ванды.
Она узнала его.
Несмотря на прошедшие годы, на физическое одряхление – сколько ему теперь, должно быть, лет восемьдесят? – она вздрогнула, услышав знакомые интонации.
Она с ходу холодно отбросила это воспоминание. Она ненавидела прошлое. Особенно ту его часть, что была связана с этими местами, – ее нищенское прошлое. Ни на миг, с тех пор как она ступила на этот пляж, с его песком, изобиловавшим колкой черной каменной крошкой, – сколько раз она здесь проходила! – она не вспомнила о забытой всеми поре, поре, когда она не была еще Вандой Виннипег. Потом, несмотря на ее усилия, воспоминание вновь возникло, к немалому удивлению Ванды, обдав ее жарким ощущением счастья.
Незаметно она умудрилась рассмотреть старика, которого хозяин ресторана отвел подальше, выставив стаканчик пастиса. У "него по-прежнему было несколько потерянное выражение лица, как у ребенка, который не слишком понимает, как устроен мир.
О, даже в ту пору он не отличался острым умом. И это вряд ли сгладилось. Но как он был хорош!..
Она ощутила, что краснеет. Да, Ванда Виннипег, женщина с состоянием, измерявшимся миллиардами долларов, почувствовала жжение в горле, а щеки ее запылали, будто ей снова было пятнадцать…
Она безумно испугалась, что соседи по столу обратят внимание на колотившую ее дрожь, однако те были всецело поглощены беседой, орошенной розовым вином.
С улыбкой она предпочла отдалиться от пресыщенной компании и, укрывшись за темными стеклами очков, вернуться в свое прошлое.

Итак, ей было пятнадцать лет. Согласно ее официальной биографии, в этом возрасте она жила в Румынии, работала на табачной фабрике. Любопытно, что никто не догадался проверить эту деталь, которая представляла все в романтическом свете, превращая ее в этакую Кармен, вышедшую из низов. В действительности она в ту пору провела несколько месяцев недалеко отсюда, во Фрежюсе, ее поместили в спецзаведение для трудных подростков, по большей части выросших без родителей. Но если отца своего она никогда не знала, то ее мать – настоящая мать – в ту пору была еще жива; однако медики, стремясь оградить дочь от многочисленных рецидивов материнского пристрастия к наркотикам, предпочли изолировать девочку.
У Ванды тогда было другое имя, она звалась Магали. Она ненавидела это идиотское имя. Явно потому, что никто не произносил его с любовью. Уже в те годы она назвалась по-другому. Какое же имя она тогда выбрала? Венди? Да, Венди, так звали героиню «Питера Пена». Путь к Ванде…
Она отказалась от имени, равно как и от семьи. И то и другое казалось ей ошибкой. Совсем юной она ощущала себя жертвой смешения личностей. Должно быть, при рождении что-то перепутали, она чувствовала, что создана для успеха и богатства, а ее забросило в кроличью клетку на обочине большой дороги, к бедной, неопрятной, безразличной ко всему женщине, насквозь пропитанной наркотиками. Гнев, рождавшийся из чувства глубокой несправедливости, помог Ванде выстоять. То, что ей довелось пережить впоследствии, вновь поднимало чувство мести, стремление исправить ошибку судьбы.
Ванда поняла, что придется пробиваться самой. Она не могла представить себе будущее в точных деталях, но знала, что не станет рассчитывать на ученые дипломы, ее шансы были подорваны хаотическим образованием, к тому же с тех пор как она угодила в исправительное заведение, ей в основном попадались преподаватели, куда более озабоченные поддержанием дисциплины, чем педагогическим содержанием курса. Воспитатели стремились внушить детям правила поведения, а не научить их чему-то конкретно. В итоге Ванда поняла, что в поисках выхода отсюда можно рассчитывать только на мужчин. Она нравилась им. Это было очевидно. И ей нравилось нравиться.
При первой же возможности она сбегала из своего интерната и, вскочив на велосипед, отправлялась на пляж. Открытая, снедаемая любопытством, жадная до новых знакомств, она была самозванкой, придумавшей, что они с матерью живут неподалеку. Она была хорошенькая, поэтому ей верили, полагая, что она из местных.
Как многие девочки-подростки ее возраста, она жаждала заняться любовью с мужчиной, преодолеть сложный барьер: ей это казалось чем-то вроде диплома, который должен был ознаменовать окончание отрочества, диплома, позволяющего броситься в настоящую жизнь. Правда, ей хотелось, чтобы это был настоящий мужчина, а не сопляк-однокашник. Уже тогда достаточно амбициозная, она сомневалась, что пятнадцатилетний прыщавый парнишка сможет научить ее чему-то стоящему.
Она изучила рынок мужчин с той скрупулезной серьезностью, с которой позже на протяжении жизни будет подходить к деловым вопросам. В ту пору на территории в пять километров прибрежного песка был лишь один мужчина, выделявшийся на общем фоне: Чезарио.
Ванда внимательно выслушала признания женщин, подтверждавших его репутацию совершенного любовника. Женщины обожали загорелого, высокого, спортивного Чезарио, от природы обладавшего безупречной внешностью – в чем нетрудно было убедиться, поскольку, живя прямо на пляже, он расхаживал в основном в одних плавках. Однако сам он также обожал женщин и занятия любовью.
– Он сделает тебе все, малышка, все – будто перед ним королева! Он будет целовать и вылизывать тебя повсюду, будет покусывать уши, ягодицы, даже пальцы ног, заставляя тебя стонать от удовольствия, и так часами… Послушай, Венди, все просто: нет другого мужчины, что ловил бы такой кайф от женщин. Только он. Ну, вот единственный его недостаток – это то, что он вообще ни к кому не испытывает привязанности. В душе он одиночка. И никому из нас не удалось его удержать. Заметь, что нас это устраивает, видишь ли, можно время от времени вновь попытать счастья. Даже если ты замужем… Ах, Чезарио…
Ванда изучала Чезарио, будто ей предстояло выбрать университет.
Он нравился ей. И не только потому, что женщины расхваливали его достоинства. Он ей в самом деле нравился… Его гладкая, лоснящаяся, как расплавленная карамель, кожа… Его зеленые глаза с золотистыми искорками, белки, отливавшие перламутровой белизной, словно раковина… Светлые волоски, золотящиеся в солнечном свете, сияющей аурой подчеркивали контуры его тела… его торс, стройный, ладно скроенный… Но главное – зад, твердый, упругий, плотский и вызывающе соблазнительный. Глядя на Чезарио со спины, Ванда впервые осознала, что мужские ягодицы влекут ее, так же как мужчин влечет к себе женская грудь: это влечение жалило ее внутренности, жгло тело. Когда Чезарио проходил мимо, руки ее жаждали удержать его бедра, коснуться и сжать их, лаская.
Увы, красавец Чезарио почти не обращал на нее внимания.
Ванда выходила с ним в море на его суденышке, заигрывала с ним, предлагала то стакан воды, то мороженое… Однако он, выждав некоторое время, неизменно отвечал с раздражающей вежливостью:
– Спасибо, Венди, очень мило с твоей стороны, но мне ничего не нужно.
Ванда приходила в бешенство: даже если он не нуждается в ней, то ей-то он нужен! Чем упорнее он оказывал сопротивление, тем сильнее это распаляло ее желание: это должен быть он и никто другой. Ей хотелось ознаменовать начало своей женской жизни с самым красивым мужчиной, даром что бедным; время спать с физически непривлекательными богачами наступит позже.
Однажды ночью она написала ему длинное любовное письмо, исполненное пламенных признаний и надежд, она перечла его и растрогалась сама: несомненно, она выиграет этот поединок. Разве он сможет устоять перед этим любовным залпом?! Когда она встретила его после вручения письма, лицо у него было суровым, он холодно предложил ей пройти с ним на понтон. Они уселись на пирсе, опустив ноги в воду.
– Венди, ты написала мне очаровательное письмо. Я польщен. – заговорил он. – Ты очень славная. И страстная…
– Я не нравлюсь тебе? Я кажусь тебе смешной, ведь так?
Он разразился хохотом.
– Нет, вы поглядите на эту тигрицу, готовую впиться в глотку! Надо же, как хороша. Даже чересчур. В этом-то и загвоздка. Я тебе не какой-нибудь подонок.
– Что это значит?
– Тебе всего пятнадцать лет. С виду и не скажешь, это верно, но я-то знаю, что тебе всего пятнадцать. Надо подождать…
– Но я не желаю ждать…
– Если не желаешь, тогда делай все, что взбредет в голову с кем угодно. Но я бы тебе советовал подождать. Нельзя заниматься любовью невесть как и с кем попало.
– Вот поэтому я и выбрала тебя! Удивленный ее пылом, Чезарио посмотрел на нее иначе.
– Послушай, Венди, я взволнован, можешь не сомневаться, что, если бы ты была постарше, клянусь, я бы тотчас согласился, немедленно. Или, скорее, тебе и упрашивать бы не пришлось, это я бы бегал за тобой. Но в том-то и штука, что тебе еще надо расти…
Ванда расплакалась, тело ее горестно поникло. Чезарио робко попытался утешить ее, стараясь в то же время удерживать на расстоянии, поскольку она тут же хотела приникнуть к нему.
Несколько дней спустя Ванда вновь появилась на пляже, с выношенной за эти дни уверенностью, что она нравится ему и она его заполучит!
Она обдумала ситуацию и поставила себе цель – завоевать его доверие.
Разыгрывая полного решимости подростка, прекратив возбуждать его и домогаться, она заново принялась изучать его – на сей раз в психологическом аспекте.
В тридцать восемь лет Чезарио принимали за того, кого в Провансе называют glan-deur – бездельник: красивый парень, пробавляющийся чем придется, – к примеру, ловлей рыбы, он только и думает о том, чтобы позагорать, искупаться, приударить за девушками, не строя далекоидущих планов на будущее. Однако в данном случае все оказалось не так, у Чезарио была одна страсть: он писал картины. Его деревянная лачуга, расположенная на обочине ведущей к пляжу дороги, была завалена досками и подрамниками – денег, чтобы платить за загрунтованные холсты, у него не водилось. Хотя никто не считал его художником, так, дилетантом, но сам Чезарио мнил себя живописцем. Он не женился, не создал семьи, довольствуясь временными подружками, – это было жертвоприношение, способствовавшее тому, чтобы полностью отдаться призванию художника.
К несчастью, достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что результат не стоил затраченных усилий. Кисть Чезарио порождала сплошь мазню, у него не было ни воображения, ни чувства цвета, ни таланта рисовальщика. Несмотря на часы, без остатка отдаваемые работе, он не продвинулся ни на шаг, поскольку неразлучной спутницей его страсти к живописи была полная неспособность к здравой оценке: он принимал свои сильные стороны за недостатки, и наоборот. Собственную неумелость он трактовал как стиль; спонтанное равновесие, которым порой отличались его объемы в пространстве, он умудрялся разрушить на том основании, что это «слишком классично».
Творений Чезарио никто не воспринимал всерьез, ни владельцы галерей, ни коллекционеры, ни пляжные завсегдатаи и уж менее всех его любовницы. Для него подобное безразличие служило гарантией подлинности его гения: значит, он должен следовать своим путем к заслуженному признанию, быть может посмертному.
Обдумав все, Ванда решила сыграть на этом. Впоследствии она применяла аналогичную технику, чтобы обольщать мужчин, используя метод, который в умелых руках порой внезапно приводит к полному триумфу, а именно лесть. Чезарио не нуждался в комплиментах по поводу его внешности – он посмеивался над собственной красотой, так как знал о ней и умел пользоваться, – стало быть, следовало проявить интерес к его искусству.
Проглотив залпом несколько книг, позаимствованных в библиотеке интерната, – история искусства, энциклопедия живописи, биографии художников, Ванда вновь заявилась в его лачугу, вполне вооруженная для беседы. Она быстренько подтвердила Чезарио то, что, как он полагал, составляло его сокровенную тайну: он проклятый художник; подобно Ван Гогу, он сносит сарказм современников, чтобы затем насладиться славой; но в ожидании этой славы он не должен ни на секунду усомниться в собственном гении.
У Ванды вошло в привычку сидеть рядом, пока он «творил». Вскоре она сделалась экспертом и искусно несла бред при виде картин, напоминающих паштет из масляных красок.
Чезарио, столкнувшись с новой Вандой, был взволнован до слез. Он более не мог без нее обходиться. Она воплотила для него все то, на что он и не смел надеяться: родственную душу, доверенное лицо, импресарио, музу. С каждым днем он нуждался в ней все больше, с каждым днем он все прочнее забывал о ее юном возрасте.
Произошло то, что должно было произойти: он влюбился. Ванда поняла это раньше его и вернулась к прежним соблазнительным нарядам.
Она сообразила: теперь он страдал от того, что не может прикоснуться к ней. По чести – ведь он, в сущности, был славным парнем, – ему пришлось сдерживать себя, ведь и его тело и душа изнывали от желания поцеловать Ванду.
Ей оставалось, таким образом, лишь нанести завершающий удар.
Она не навещала его целых три дня (сюжет о том, как он места не находил от беспокойства и как ему недоставало ее). На четвертый, поздно вечером, почти ночью, она в слезах ворвалась в его лачугу.
– Это ужасно, Чезарио, я так несчастна! Мне хочется покончить с собой.
– Что случилось?
– Моя мать объявила, что мы уезжаем в Париж. Мы больше не увидимся.
Все было разыграно как по нотам: Чезарио обнял ее, чтобы утешить; она была безутешна; он тоже; он предложил выпить по глотку, чтобы прийти в себя; после нескольких порций алкоголя, моря слез и прикосновений, когда он уже не мог сдерживать себя, они занялись любовью. Ванда восторгалась каждым мгновением той ночи. Местные девушки были правы: Чезарио обожествлял женское тело. Когда он уложил ее на кровать, ей показалось, что она богиня, поставленная на пьедестал; ее культу он служил до самого утра.
На рассвете она, естественно, исчезла, с тем чтобы вернуться вечером, как и накануне, в состоянии отчаяния. Потерявший голову Чезарио попытался утешить девушку, удерживая ее на дистанции, но посде множества беглых прикосновений, объятий, рыданий и слез, осушенных губами на веках или подбородке, он вновь обезумел, утратив моральные принципы, что и позволило ему любить девушку со всей энергией и силой страсти.
Когда у Ванды наконец появилось ощущение, что она обрела энциклопедические познания в сфере отношений между мужчиной и женщиной в постели – так как закончилось все тем, что он обучил ее всему, что нравится мужскому полу, – она исчезла.
Вернувшись в интернат, она больше не виделась с Чезарио, совершенствуя искусство наслаждения в компании нескольких новых знакомых. Чуть позднее она с облегчением узнала, что ее мать скончалась от передозировки.
Освободившись, она затерялась в Париже, окунулась в мир ночного города и, опираясь на мужской пол, начала свое восхождение по общественной лестнице.

– Так что – вернемся на яхту или устроимся в шезлонгах на пляже? Ванда… Ванда! Ты меня слышишь? Вернемся на яхту или ты предпочитаешь шезлонг на здешнем пляже?
Ванда снова открыла глаза, пренебрежительно посмотрела на Лоренцо, обеспокоенного тем, что она выключилась из беседы, и раскатисто провозгласила:
– А что если пойти посмотреть картины этого местного художника?
– А что, давайте, это, должно быть, полная жуть! – воскликнул Гвидо Фаринелли.
– Почему бы и нет. Наверное, это забавно! – тотчас подхватил Лоренцо, который не упускал случая засвидетельствовать свою услужливость.
Группа миллиардеров, сочтя вылазку забавной, последовала за Вандой. Та обратилась к Чезарио:
– Это вы предлагали посетить вашу мастерскую?
– Да, мадам.
– Ну так вот, мы могли бы воспользоваться вашим предложением прямо сейчас.
Старик Чезарио не сразу отреагировал. Привыкший к тому, что его игнорируют или гонят в шею, он несказанно удивился, когда с ним вдруг заговорили любезно.
Пока владелец ресторана, отведя старика в сторонку, объяснял ему, кто такая знаменитая Ванда Виннипег и какую честь ему оказали, Ванда обозрела урон, нанесенный временем тому, кто некогда был самым красивым мужчиной на пляже. Редкие седые волосы, кожа, изрядно пострадавшая от солнца, которое год за годом постепенно превращало некогда упругую плоть в дряхлую, испещренную пятнами, сморщенную на локтях и коленях. Согбенное, истощавшее, бесформенное тело ничем не напоминало атлетический торс прежнего Чезарио. Только устрично-зеленые зрачки сохранили прежний редкий оттенок, хотя блеск был уже не тот.
Хотя Ванда не слишком переменилась, она тем не менее не опасалась, что он ее узнает. Высветленные волосы, низкий голос, русский акцент, темные очки, а главное – богатство – практически исключали малейшую возможность идентификации.
Первой проникнув в хижину Чезарио, она немедленно возвестила:
– Это великолепно!
Ей потребовалась всего минута, чтобы изменить настроение спутников: нельзя было позволить им взглянуть на эту мазню собственными глазами, они должны были проникнуться ее мнением. Перебирая картинки, она заставляла их удивляться и восхищаться. На целых полчаса обычно малоразговорчивая Ванда преисполнилась энтузиазма, она сделалась говорливой, лиричной – словом, неузнаваемой.
Лоренцо не верил своим ушам.
Более всех был ошеломлен Чезарио. В немой растерянности он пытался понять, происходит ли все наяву; он ожидал жестокой насмешки или саркастических наблюдений над его шедеврами, что убедило бы его, что все эти люди пришли, чтобы посмеяться над ним.
Однако богачи сыпали восторженными восклицаниями – восхищение Ванды оказалось заразительным.
– Не правда ли, это оригинально?…
– На первый взгляд, это может показаться неумелым, в то время как перед нами мастерская живопись.
– Таможенник Руссо, или Ван Гог, или Роден, вероятно, производили такое же впечатление на своих современников, – заверила Ванда. – Ну что ж, не будем злоупотреблять временем маэстро, сколько?
– Простите? – промямлил Чезарио.
– Сколько вы хотите за эту картину? Просто мечтаю повесить ее в моей нью-йоркской квартире, точнее, напротив моей кровати. Итак, сколько?
– Ну, не знаю… сто…
Произнеся эту цифру, Чезарио тут же пожалел об этом: зачем он запросил так много, сейчас рухнут все его надежды!
Для Ванды сто долларов были сущей безделицей, столько она собиралась завтра сунуть на чай портье отеля. Чезарио же благодаря вожделенной сотне мог погасить долг за краски.
– Сто тысяч долларов? – переспросила Ванда. – Что ж, сумма кажется мне разумной. Беру.
У Чезарио гудело в ушах, его едва не разбил апоплексический удар, он ломал голову, верно ли расслышал цифру.
– А эту вы отдадите за ту же цену? Она отлично подчеркнет белизну стены в моей гостиной в Марбелье… О, пожалуйста…
Чезарио машинально кивнул.
Тщеславный Гвидо Фаринелли, которому была известна репутации Ванды как гения выгодных сделок, не мог остаться в стороне, и его выбор пал на еще одну мазню Чезарио.
Когда он попытался несколько сбить цену, Ванда остановила его:
– Дорогой Гвидо, прошу вас, не надо, не стоит торговаться, когда перед вами подобный талант. Иметь деньги несложно и легко, тогда как талант дается далеко не каждому…
Она повернулась к Чезарио:
– Это просто судьба. Долг. Миссия. Это оправдывает все жизненные лишения.
Пробил час расплаты, она выписала чеки, уточнив, что ее шофер заедет вечером за картинами. Чезарио, лишившись дара речи, застыл как громом пораженный. Свершилось то, о чем он грезил всю свою жизнь, а он так и не нашелся что сказать, хорошо еще, хоть не сбежал с перепугу. Слезы подступили к горлу, ему хотелось задержать эту прекрасную женщину, рассказать ей, как тяжко дались ему эти восемьдесят лет без внимания и признания, рассказать о долгих ночных часах, когда он плакал, твердя себе, что в сущности он может быть всего лишь жалкое ничтожество. Благодаря ей он освободился от гнета нищеты, долгов, наконец уверовал, что его мужество и терпение не были напрасны, что он не зря упорствовал.
Она протянула ему руку:
– Браво, мсье, горжусь нашим знакомством.